Рози хотела было возразить: «Вы перепутали, мэм, речь идет о моем муже, а не о быке из лабиринта». Затем вспомнила о маске на лице Нормана и промолчала.

— Спускайся быстрее, — велела Мареновая Роза. — Я слышу, он приближается. Сойди по ступенькам, маленькая Рози… и не подходи ко мне слишком близко. — Она сделала паузу и затем добавила своим чудовищным задумчивым голосом: — Это небезопасно.

9

Норман трусил по тропинке, прислушиваясь к звукам. В какой-то момент ему показалось, что он слышит разговор, но, наверное, это игра воображения. В любом случае разницы никакой. Если она не одна, он сначала расправится с ее спутником (или спутницей). Возможно, ею окажется Грязная Герти — как знать, вдруг толстозадая шлюха тоже нашла путь в их сон? Норман с удовольствием всадит пулю из пистолета сорок пятого калибра в ее левую титьку.

Мысль о Герти заставила его снова перейти на бег. Роуз находилась так близко, что он буквально ощущал ее запах — едва уловимый аромат мыла «Дав» и шампуня «Силк». Он свернул за последний поворот тропы.

«Я иду, Роуз, — подумал он. — Бежать больше некуда, прятаться негде. Я иду, чтобы забрать тебя домой, милая».

10

Из ведущего в глубь подземелья коридора дохнуло прохладой и сыростью, и Рози отметила запах, которого не было во время ее первого путешествия — затхлый смрад разложения, где смешалась вонь фекалий, гниющего мяса и дикого животного. Тревожная мысль: (могут ли быки подниматься по лестнице?) снова мелькнула в сознании, но не вызвала в этот раз настоящего страха. Эриниса нет в лабиринте, если, конечно, верхний мир — мир картины — не является продолжением лабиринта.

«О да, — спокойно подтвердил странный голос, похожий и вместе с тем отличающийся от голоса давней подруги, миссис Практичность-Благоразумие. — Этот мир. Все миры, И в каждом из них множество быков. Старые мифы — не выдумка, Рози. В правдивости мифов и таится секрет их силы. Вот почему они не умирают».

Она легла на ступеньки, тяжело дыша и чувствуя, как стучит о камень сердце. Ее сковал страх, но сквозь его пелену Рози ощущала, как бушует внутри некая горечь и поняла, что это самая настоящая ярость.

Вытянутые на ступеньках руки непроизвольно сжались в кулаки.

«Сделай это, — подумала она. — Сделай свое дело, прикончи подонка, освободи меня. Я хочу слышать, как он умирает».

«Рози, ты ведь шутишь! — А это уже Практичность-Благоразумие, ее дрожащий от страха и отвращения голос. — На самом деле ты не хочешь слышать это! Скажи, что шутишь!»

Но Рози молчала, ибо часть ее сознания хотела получить осязаемое доказательство его смерти. Большая часть сознания.

11

Тропинка, по которой он шел, вливалась в круглую поляну, и на ней он увидел Роуз. Наконец-то. Вот она. Его бродячая Роза. Опустилась на колени, повернувшись спиной к нему, одетая в дурацкое короткое красное платье (он почти не сомневался, что оно красное), с дурацким поросячьим хвостиком косички на спине. Он остановился на краю поляны, глядя на нее. Ну конечно, это Роуз, его маленькая Роза, никаких сомнений, и все же она неуловимо изменилась. Прежде всего ее задница стала меньше, но не в этом суть изменений. Другим стало ее отношение. И что из этого следует? Очень просто: что настало время для выяснения отношений. Для разговора начистоту.

— На кой черт ты покрасилась? — спросил он. — Ты похожа на последнюю шлюху.

— Ты не понимаешь, — спокойно возразила Роуз, не поворачиваясь к нему. — Мои волосы были такими и раньше. Внутри они всегда были светлыми, Норман. А я их красила, чтобы одурачить тебя.

Он сделал два больших шага, приближаясь к центру поляны, чувствуя, как закипает в нем ярость, возникавшая всякий раз, когда жена не соглашалась с ним, противоречила ему, когда кто-то возражал. А все те слова, какие он услышал от нее сегодня ночью… слова, которыми она называла его

— Не лги, сука! — воскликнул Норман.

— Заткнись, кретин, — ответила она, сопровождая столь неуважительное высказывание негромким презрительным смешком. Но она не повернулась.

Норман сделал еще два шага к ней и снова остановился. Его сжатые в кулаки руки болтались у бедер. Он огляделся, вспомнив о голосах, которые, как ему показалось, свидетельствовали о присутствии по крайней мере двух человек. Он выискивал взглядом Герти или дружка-сосунка Роуз, готовящегося пульнуть в него из хлопушки или подкрадывающегося с камешком в ладошке. Но не увидел никого; судя по всему, Роуз разговаривала сама с собой, такое частенько, почти постоянно, происходило дома. Разве что кто-нибудь затаился за деревом в центре поляны. Похоже, кроме этого дерева, во всей округе не оставалось ни единого живого растения, зато на нем узкие, длинные зеленые листья блестели, как смазанные маслом листья авокадо. Ветки дерева согнулись под тяжестью плодов, к которым Норман не притронулся бы, даже будь они в бутерброде со слоем арахисового масла и джема в палец толщиной. Роуз преклонила колени перед деревом, стоя на целом слое упавших плодов, и распространявшийся от них запах заставил Нормана вспомнить черную воду ручья. Сок плодов, издающих подобный запах, либо убивает мгновенно, либо вызывает такие ощущения, что ты желаешь смерти.

Слева от дерева располагалось странное сооружение, укрепившее в нем уверенность, что все происходящее не более чем сон. Сооружение смахивало на вход в нью-йоркскую подземку, только высеченный из камня. Ну да плевать на все; плевать и на дерево с его вонючими плодами. Главное — это Роуз, Роуз со своим мерзким смешком. Ему подумалось, что смешок она переняла, наверное, у распутных подружек из «Дочерей и сестер», впрочем, какая разница. Это неважно. А вот он преподаст ей урок, научив кое-чему важному: такой смех — самый короткий путь к неприятностям. Даже если в действительности ей ничего не сделается, проучит ее во сне; пусть даже на самом деле он валяется на полу ее комнаты, изрешеченный пулями полицейских и переживает последние безумные видения предсмертной горячки, он проучит ее.

— Встань, — скомандовал Норман, делая еще один шаг к стоящей на коленях женщине и вытаскивая из-за пояса брюк пистолет. — Нам нужно кое о чем поговорить.

— Уж в этом ты абсолютно прав, — согласилась она, но не повернулась и не поднялась. Она продолжала стоять на коленях, склонившись перед дурацким деревом, и тени от ветвей пересекали ее спину, словно полоски на шкуре зебры.

— Черт возьми, встань, когда я с тобой разговариваю! — заорал он. Ногти сжимавшей рукоятку пистолета руки впивались в ладонь, как раскаленный добела металл. А она не поворачивалась. И не собиралась вставать.

— Эринис из подземного лабиринта! — произнесла она своим чувственным мелодичным голосом. — Ессе taurus! Приветствуйте быка!

И по-прежнему не шелохнулась, не оглянулась, чтобы приветствовать его.

— Я не бык, стерва! — закричал он и вцепился в маску кончиками пальцев. Маска не поддалась. Ему показалось, что она не просто приклеилась или припаялась к его коже; она стала его лицом.

«Как это возможно? — озадаченно спросил Норман сам себя. — Как это возможно, черт побери? Что за идиотские призы раздают детям в парках развлечений!»

Он не находил объяснения происходящему, но маска не желала отсоединяться от лица, несмотря на все старания. И Норман понял: если попытается содрать ее ногтями, то почувствует боль, раздерет лицо до крови. К тому же подтвердилось первоначальное впечатление — на его лице действительно только один глаз, переместившийся в самый центр. И зрение его слабело с каждой секундой; лунный свет, только что яркий, быстро поблек.

— Сними ее с меня! — завопил он. — Сними ее с меня, сучка! Ты ведь можешь, я знаю! Знаю, можешь! И хватит играть со мной, слышишь? Не смей ИГРАТЬ со мной!

Спотыкаясь, он преодолел оставшееся до нее расстояние и схватил коленопреклоненную женщину за плечо. Прикрывавшая плечо полоска ткани сдвинулась, и от страха и ужаса от увиденного он издал слабый сдавленный вскрик. Кожа ее оказалась такой же черной и прогнившей, как кожура плодов, разлагающихся на земле вокруг дерева — тех, в которых процесс гниения зашел настолько далеко, что мякоть превратилась в жидкую кашицу.