Рози сунула картину в шкаф, прислонив к стене (подавив желание повернуть картину так, чтобы та смотрела в стену), и закрыла дверцу. Покончив с этим неприятным делом, натянула свою единственную приличную блузку, подхватила сумочку и вышла из комнаты. Шагая по длинному, не очень чистому коридору, ведущему к лестнице, Рози услышала шепот, поднявшийся с самого дна сознания: «Я плачу». Она остановилась у лестничной площадки — ее охватила такая сильная дрожь, что едва не выронила сумочку, и на мгновение правую ногу пронзила боль от колена до ягодицы, словно мышцу свело судорогой. Затем ощущение прошло, и она быстро спустилась на первый этаж.

«Я не хочу об этом думать, — говорила себе, шагая по улице к автобусной остановке. — А если не хочу, то мне и не надо думать, совершенно определенно не желаю этого. Лучше буду думать о Билле. О Билле с его мотоциклом».

12

Размышляя о Билле, добралась до работы и сразу же окунулась в мрачный мир книги «Убей все мои завтра», а во время обеденного перерыва времени вспомнить о женщине на картине не было вовсе. Мистер Леффертс привез ее в крошечный итальянский ресторанчик под названием «Делла Феммина», самый уютный из всех ресторанов, в которых ей довелось побывать, и, пока она ела дыню, предложил, выражаясь его же языком, «более солидное деловое соглашение». В соответствии с контрактом она будет получать восемьсот долларов в неделю на протяжении двадцати недель или до завершения работы над двенадцатью книгами, в зависимости от того, что закончится раньше. Не тысячу в неделю, которой, по мнению Роды, она заслуживает, однако Робби пообещал познакомить ее с агентом, через которого Рози сможет наладить контакты с любыми радиостанциями и студиями звукозаписи, какими только пожелает.

— Вы можете заработать до конца года двадцать две тысячи долларов, Рози. Даже больше, если захотите… но стоит ли перенапрягаться?

Она попросила дать ей уик-энд на размышления. Мистер Леффертс не удивился и не возражал. Перед тем, как оставить ее в вестибюле Корн-билдинга (Рода и Курт сидели рядышком на стульях неподалеку от лифта, перешептываясь, как пара заговорщиков), он протянул руку. Она ответила тем же жестом, ожидая рукопожатия. Вместо этого Робби взял ее руку в обе свои и поцеловал в поклоне. От его поступка — никто и никогда еще не целовал ей руку, хотя она часто видела подобную сцену в фильмах, — по спине пробежали мурашки.

Только позже, сидя в стеклянной будке и наблюдая за тем, как Курт в соседней комнате ставит на магнитофон новую бобину с пленкой, она мысленно вернулась мыслью к картине, надежно (Ты так думаешь, Роза? Ты уверена?) спрятанной в шкафу. Внезапно ее осенило, в чем состояла та перемена, которую никак не могла понять утром. Она знала, чего не хватало на картине: браслета. Раньше чуть выше локтя на правой руке женщины в мареновом хитоне красовался золотой браслет. Сегодня утром ее рука была голой от запястья до изящного плеча.

13

В тот вечер, вернувшись в свою комнату после работы, Рози опустилась на колени и заглянула под кровать. Золотой браслет оказался у самой стены; он стоял на ребре и тускло поблескивал в темноте. Рози подумалось, что он похож на обручальное кольцо великанши. Рядом с браслетом обнаружился еще один предмет — небольшой сложенный квадратик васильковой ткани. Похоже, она напала на след сгинувшей ночной рубашки, Через тонкую ткань проступали красновато-пурпурные пятна. Они смахивали на кровь, но Рози знала, что это не кровь; через ткань просочился сок плодов, которые лучше не пробовать на вкус. Пятна точно такого же цвета она отмывала утром в ванной.

Браслет оказался очень тяжелым — весил по меньшей мере фунт, а то и все два. Если он целиком сделан из того металла, на который похож, то какова может быть его цена? Двенадцать тысяч долларов? Пятнадцать? Очень даже неплохо, особенно если учесть, что появился он из картины, которую выменяла в ломбарде на почти ничего не стоящую бижутерию. Тем не менее, ей не понравилось прикосновение браслета, и она положила его на прикроватную тумбочку рядом с ночной лампой.

Держа маленький квадрат из васильковой ткани в руке, она некоторое время сидела, как подросток, на полу, поджав под себя ноги и оперевшись спиной о кровать, затем осторожно отвернула краешек ткани. Рози увидела три зернышка, три маленьких зернышка, и пока смотрела на них с безнадежной тоской и беспричинным ужасом, в сознании чугунными колоколами снова прозвучали два безжалостных слова «Я плачу».

VII. ПИКНИК

1

Норман занимался блеснением, пытаясь подцепить ее на крючок.

В четверг поздно вечером он лег в гостиничную постель и провалялся без сна до тех пор, пока в кромешную тьму ночи не вонзился острый, как нож, утренний свет. Он выключил электричество везде, оставив лишь флуоресцентную лампу над зеркалом в ванной комнате; от нее по номеру распространялся рассеянный свет, который ему так нравился. Это напоминало уличные фонари в густом тумане. Он лежал почти в той же позе, что и Рози в четверг вечером, только сунул под подушку одну руку, а не обе. Другая была нужна, чтобы держать сигарету и подносить к губам бутылку виски, стоявшую на полу у изголовья кровати.

«Где ты, Роуз? — спросил он жену, которая на время покинула этот мир. — Где, и откуда набралась наглости, чтобы сбежать от меня, — такая серая перепуганная мышка, как ты?»

Больше всего Нормана занимал ответ на второй вопрос — как она осмелилась? Первый не особенно важен, во всяком случае, в практическом смысле, ибо знал, где сможет найти ее в субботу. Льву совсем не обязательно затруднять себя, рыская по лугам, где пасутся зебры; достаточно затаиться у ручья, к которому они приходят на водопой. Пока что неплохо, но… черт бы ее побрал, как она осмелилась сбежать от него? Даже если после финального разговора с ней ему отрезан обратный путь в привычную жизнь, он все равно добьется от нее ответа. Как долго она планировала побег? Стал ли он случайностью? Отклонением сознания, рожденным из короткого импульсивного порыва? Кто помог ей (за вычетом, разумеется, почившего в бозе Питера Слоуика и кавалькады шлюх на Дарэм-авеню)? Чем она занималась с того момента, когда нога ее ступила на брусчатку этого милого славного городка, раскинувшегося у прелестного озера? Работала официанткой в какой-нибудь вшивой забегаловке? Вытряхивала пыль и вонь из простыней в клоповнике вроде этого? Вряд ли. Слишком ленива для физической работы — достаточно вспомнить царивший в их доме беспорядок, а для другой работы у нее просто нет ни умения, ни навыков. Для тех, кто прячет титьки под бюстгальтером, остается только одна дорожка. Значит, сейчас торгует собой на каком-нибудь воняющем мочой перекрестке. Ну конечно, где же еще? Бог видит, даже в проститутки она не годится, трахаться с ней так же приятно, как со скамейкой в парке, но иногда мужчины готовы платить за бабу, несмотря на то, что она только и умеет, что подставлять свою дыру и пускать слюни после того, как рандеву окончено. Так что можно не сомневаться, она где-то там, зарабатывает на жизнь единственным доступным способом.

Впрочем, он и это выяснит. Расспросит обо всем. А когда получит все до единого ответы, все ответы, которые когда-либо стремился получить от шлюх вроде Роуз, то захлестнет ремень на шее, чтобы она не смогла кричать, и начнет кусать… кусать… кусать… Рот и челюсти все еще болели после того, что он сделал с Тампером, — удивительным городским еврейчиком, ну да это его не остановит, даже не поколеблет. На дне дорожной сумки осталось три упаковки перкодана, и он примет несколько таблеток, прежде чем приняться за свою заблудшую овечку, его маленькую милую бродячую Роуз. Что касается последствий, когда все закончится, когда перкодан перестанет действовать…

Но дальнейшего он не представлял, да и не хотел знать, что будет потом. Его не покидало предчувствие, что «потом» просто не будет, что впереди ждет один только мрак. Но и это не страшно. Может, большая порция кромешной тьмы — лучшее из того, что могут посоветовать доктора.