Мимо пролетела тарелочка. Мужчины повернулись, следя за немецкой овчаркой, которая бросилась вслед за тарелочкой, высоко вскидывая высокие, почти как у лошади, ноги.

— Красивый пес, — заметил Дэниэлс. — Овчарка — красивая собака. Мне всегда нравились овчарки. А тебе?

— Конечно. Замечательное животное, — подтвердил мужчина с усиками, хотя на самом деле считал, что собака уродлива и выглядит так, будто при первой же возможности с удовольствием готова порвать в клочья задницу любому, кто встанет ей поперек дороги.

— Итак, нам о многом нужно поговорить, — произнес полицейский с теннисным мячом в руке. — Собственно, мне кажется, что это будет самый важный разговор в твоей юной жизни, мой друг. Ты готов к нему?

Мужчина с тоненькими усиками сглотнул застрявший в горле огромный комок и пожалел — наверное, в восьмисотый раз за этот день — о том, что не избавился от проклятой кредитной карточки. Ну почему он не сделал этого? Почему же он оказался таким жалким идиотом?

Впрочем, он понимал, почему оказался таким жалким идиотом, — думал, что рано или поздно найдет способ воспользоваться ею. Потому что он был оптимистом. В конце концов, это Америки страна благоприятных возможностей. А еще (и это намного ближе к правде) он просто-напросто забыл, что кредитная карточка валяется в его бумажнике, засунутая за тоненькую пачку визитных карточек, которые он всегда подбирал. Наркотики производят на вас такое действие — вы продолжаете бежать, однако по пути начинаете забывать, почему убегаете.

Полицейский смотрел на него и улыбался, но улыбка не затрагивала его глаз. Глаза его казались… голодными. Внезапно молодой человек с тоненькими усиками почувствовал себя, как один из трех сказочных поросят, сидящий на скамейке рядом с огромным прожорливым волком.

— Послушайте, я же ни разу не воспользовался вашей кредитной карточкой. Давайте разберемся с этим сразу, хорошо? Вам же сказали? Я даже не пробовал ею воспользоваться!

— Ну конечно, ты не воспользовался ею, — хохотнул полицейский. — Как же можно пустить ее в дело, если не знаешь кода? Код повторяет цифры моего домашнего телефона, а мой телефонный номер не занесен в справочник… как у большинства полицейских. Только я полагаю, что тебе об этом уже известно, да? Думаю, ты уже проверил, не так ли?

— Нет! — воскликнул мужчина с усиками. — Ничего я не проверял!

Разумеется, он проверил. Он перерыл телефонный справочник после того, как попытался составить несколько вариантов цифровых комбинаций из адреса и номера дома, но не достиг желаемого результата. Сначала он объездил весь город, нажимая кнопки на десятках банковских автоматов. Он нажимал кнопки до тех пор, пока у него не начинали болеть кончики пальцев, и чувствовал себя, как последний идиот, развлекающийся игрой на самом жадном в мире игровом автомате.

— И что же мы увидим, если захотим проверить компьютерные распечатки по банковским автоматам «Мерчентс»? — спросил полицейский, — Не обнаружим ли мы случайно мою карточку в колонке «СБРОС/ПОВТОР» примерно миллиард раз? Эй, если это не так, я обещаю угостить тебя роскошным обедом с бифштексом. Что скажешь на мое предложение, дружок?

Мужчина с усиками не знал, ни что сказать, ни что подумать. Его охватило очень неприятное предчувствие. Крайне неприятное. Между тем пальцы копа продолжали сжимать и отпускать упругий теннисный шарик— раз-два, раз-два, раз-два. Просто потрясающе, неужели он до сих пор не устал?

— Тебя зовут Рамон Сандерс, — сказал полицейский по фамилии Дэниэлс. — За тобой тянется список грехов размером с мою руку. Воровство, мошенничество, наркотики и все такое прочее. Все, кроме нападений, избиения, — преступлений такого рода. Ты не вмешиваешься в подобные делишки, правда? Это не твоя стихия. Вам, педикам, не нравится, когда вас бьют. Даже тем, которые по виду не уступают Шварценеггеру. Да что там, они даже не прочь походить в майке, чтобы сверкнуть бицепсами перед лимузином, останавливающимся у дверей респектабельного клуба для гомиков, но если кто-то начинает всерьез размахивать кулаками, вы, ребятки, тут же сматываете удочки. Я прав?

Рамон Сандерс промолчал. Ему казалось, что это самое разумное решение.

— А вот я люблю бить, — признался полицейский Норман Дэниэлс. — Даже ногами. И даже кусаться. — Он говорил почти задумчивым тоном. Казалось, глядел на немецкую овчарку, медленно трусившую с пластмассовой тарелочкой в зубах. — Что на это скажешь, ангельские глазки?

Рамон снова счел за лучшее промолчать. Он старался сохранить на лице невозмутимое выражение, не целая россыпь маленьких лампочек в его мозгу загорелась ярко-красным светом, и озноб испуга распространился по телу, пробираясь по волокнам разветвленной нервной системы. Его сердце колотилось все быстрее и быстрее, набирая скорость, как поезд, покинувший станцию отправления и оказавшийся за пределами города, в открытой безлюдной местности. Время от времени он искоса бросал взгляды на крупного мужчину в легком красном джемпере, и ему все меньше и меньше нравилось то, что он видел. Правая рука полицейского почти не расслаблялась; вены налились кровью, мышцы вздулись, как свежеиспеченные булочки.

Впрочем, Дэниэлс, похоже, и не ожидал от него ответа. На лице, повернутом к Сандерсу, сияла улыбка…

Так казалось, если не обращать внимания на глаза. Глаза оставались пустыми и блестящими, как две новые монеты в двадцать пять центов.

— У меня есть для тебя хорошие новости, братишка. Ты можешь избавиться от обвинений в распространении наркотиков. Если окажешь мне небольшую услугу, будешь свободным, как птичка. Ну, что теперь скажешь?

Рамону больше всего хотелось хранить молчание, как и раньше, однако в сложившейся ситуации, пожалуй, это не пройдет. В этот раз полицейский не стал продолжать и повернулся к нему, ожидая ответа.

— Что ж, отлично, — произнес Рамон, надеясь, что угадал правильный вариант ответа. — Отлично, просто превосходно, спасибо огромное, что помогли мне.

— Знаешь, Рамон, наверное, ты мне нравишься. — заметил полицейский и затем сделал то, чего ошеломленный Рамон меньше всего ожидал от этого крупного телосложения человека, прожженного полицейского с безжалостным взглядом гиены: он положил ладонь левой руки на промежность Рамона и начал растирать ее прямо на глазах у Господа Бога, на виду у играющих на площадке детей, на виду у всех, кого угодно. Он вращал ладонь мягкими круговыми движениями по часовой стрелке, двигал ею из стороны в сторону, вверх-вниз над той частью плоти Рамона, которая управляла всей его жизнью в большей или меньшей степени с того далекого дня в детстве, когда двое приятелей его отца — двое мужчин, которых он должен был называть дядя Билл и дядя Карло, — по очереди изнасиловали девятилетнего мальчика. И то, что произошло потом, наверное, не кажется очень удивительным, хотя в данной ситуации действительно представлялось совершенно невероятным; он почувствовал, что у него возникает эрекция.

— Да-да, может, ты мне нравишься, может быть, ты мне очень нравишься, маленький грязный сосунок в узких черных штанишках и остроносых блестящих туфлях, а почему бы и нет? — Говоря, полицейский продолжал массировать промежность Рамона. Он варьировал движения ладони, время от времени легонько сжимая плоть, отчего Рамон испуганно хватал ртом воздух. — И очень здорово, что ты мне нравишься, Рамон, можешь поверить мне, потому что в этот раз тебе не отвертеться, это уж точно. Целый список серьезнейших правонарушений. Но ты знаешь, что меня беспокоит? Леффингуэлл и Брустер — полицейские, которые тебя зацапали, — сегодня утром смеялись в управлении. Они смеялись над тобой, и это нормально, но у меня возникло ощущение, что они смеются и надо мной, а это уже не нормально. Мне не нравятся люди, которые надо мной смеются, и обычно я не оставляю их смех безнаказанным. Но сегодня утром мне пришлось сдержаться, и потому сегодня утром я буду твоим лучшим другом, я собираюсь забыть про очень серьезные обвинения, связанные с торговлей наркотиками, даже несмотря на то, что у тебя оказалась моя кредитная карточка. Ты догадываешься, почему я это делаю?